С грустью я смотрю на уходящих товарищей: один за другим они оставляют залы ресторанов, барные стойки и наполненные снедью рыночные ряды и, надев кроссовки, переходят в стан борцов за здоровье. Кроссовки! Эту аляповатую обувь, пахнущую китайским рабским трудом и испещренную логотипами. Эту потную пошлость. Зачем им, моим товарищам, здоровье, если борьба за него стоит так дорого? Зачем им лишние пять лет жизни, если платить за них надо двадцатью выброшенными годами бега от себя, подслушанными в раздевалках спортивных клубов разговорами, порванными сухожилиями, больными коленями? Чтобы в старости пожалеть об упущенном? Ну или чтобы дождаться еще одного великого года, когда из винограда получается великое вино? Так есть много других великих годов, они прошли, и вино достигло того возраста, когда его надо пить, когда им надо наслаждаться – за столом, с никуда не бегущими друзьями.
Одна моя знакомая постоянно говорит о похудении, вывешивает в соцсетях графики потери живого веса, не позволяет себе лишней крошки. И что? Она теперь тонка, как скульптура Джакометти, ее талия – что ножка фужера, она – девочка в свои пятьдесят. Вот только кожа у девочки – не девичья, она – мятый пергамент, в который завернут точеный скелет; что толку, что на осиной талии застегиваются японские юбки размера XS, если нет жизни в этой изящной статуэтке?
Почему? Когда? Зачем худоба стала мерилом здоровья и красоты? Я даже не говорю об этой своей знакомой и миллионах раскачиваемых ветром костлявых девиц–анорексичек, я говорю о вполне здоровых – душой и телом – людях, которые променяли радость ночного поедания китайской лапши на идею существования в чужом теле, на пару размеров отстающем от того, что его обладателю предписано природой.
Да, некогда живот был признаком богатства, потом ровно таким же признаком стало отсутствие живота. Но истина в том, что сегодня у богатства вообще нет никаких внешних признаков; что за право с достоинством носить часы Casio придется заплатить дороже, чем за любые ролексы; что майки и джинсы у бедняков и миллиардеров одинаковые и что единственная привилегия богатства – не думать об условностях, вставать в любое время, ездить по миру и не соблюдать диету. Потому что диета – это рабство, и единственный верный ответ на вопрос официанта об аллергиях и непереносимостях: «Дешевое шампанское». Именно плохая шипучка несовместима со здоровьем, а не еда или выпивка вообще. Именно скучная, превращенная в арифметику еда – страшный яд. Бог дал нам чувства, чтобы слышать музыку, видеть краски, различать тонкие ароматы и наслаждаться вкусом стейка из выдержанной говядины. Чем, скажите, способность понимать Шенберга отличается от способности понимать бургундское? Ничем. Хорошим поваром, кстати, сегодня не стать без Шенберга, Сая Твомбли и Маурицио Каттелана, потому что подаваемое в лучших ресторанах – такое же произведение, что и музыка с живописью, что театр с кинематографом, и ровно так же подаваемое в лучших ресторанах – результат большого научного исследования.
Вообще, этот ваш ЗОЖ мне кажется извращением. Нет, я не против извращений, но не до такой же степени, не до отказа от всего лучшего, что цивилизация дала своим неразумным чадам! ­Извращения должны дополнять картину жизни, а не выстригать купюры. Извращения должны быть чем–то приятным. Любовь к устрицам, в конце концов, тоже извращение, но ее же не сравнишь с мерзкими извращениями вроде пробежек по слякоти, фитнеса в час пик или плавания в корыте с хлоркой! Вот это – пробежки, фитнес и плавание в бассейне – и есть настоящие извращения, это – то, о чем надо говорить вполголоса, стыдясь и не привлекая внимания. Нет, бороться с ЗОЖ в стиле «Ми в квадрате» (Мизулина, помноженная на Милонова) тоже не надо, но пусть извращенцы делают свое дело тайно, не занимаясь прозелитизмом среди молодежи, пусть ходят на свои три буквы без шума и помпы. Потому что здоровье – это не объем талии, не кубики на животе, не кроссы и марафоны, здоровье – это когда ты от глютена не падаешь в обморок, когда организм усваивает лактозу, когда, прожевав кусок сыра, не бежишь каяться, когда кусок мяса хочется поскорее бросить на гриль и съесть, запивая красным вином, когда от еды – и от жизни! – получаешь удовольствие, а не чувство вины.
Весь этот ЗОЖ – чисто религиозное помешательство. Возможно, нападая на него, я даже нарушаю какой–нибудь закон, защищающий экстатические чувства от оскорбления, и группа прихожан Всемирной церкви свидетелей трусцы уже бежит в своих потных кроссовках в Зоологический суд с иском. Но я принципами поступиться не могу, мне рот бегуны не закроют, клянусь глютеном! Я как обедал и ужинал в лучших ресторанах мира, так и буду продолжать этот свой НОЖ, свой исключительно нездоровый образ жизни, свой крестовый поход к сияющему мишленовскими звездами гастрономическому Иерусалиму. И у меня тоже есть вера – в то, что очередная эта ваша ересь канет в Лету, не оставив следа, пото­му что любой образ жизни, при котором мы не вредим друг другу, он и есть – здоровый. И кстати, мои гурманство и гедонизм – они всем полезны, особенно в периоды кризисов. От вашего бега дурацкого рабочие места не создаются, а от моего обжорства – еще как! Официанты, таскающие тарелки, повара, поварята, судомойки, фермеры, выращивающие кур, коров и овощи, охотники, бьющие дичь, собиратели и бортники, грибники, ученые, исследующие пищевую ценность муравьев и жуков–короедов, столяры, делающие столы и стулья, ресторанные критики – все зависят от моего аппетита, моего нежелания бежать и худеть, моего кошелька и, в конце концов, моего здоровья. Здоровья, но не Здорового Образа Жизни, самого меня, а не моего образа! И да, я распространяю любовь. Любовь к грудинке, к фиолетовым артишокам, к спарже в сезон, к кривым пахучим яблокам, к сделанной вручную пасте, к оливковому маслу, к перцу чили, васаби, дижонской горчице, к старому шампанскому, к чаю с Тайваня, к дальневосточным гребешкам, к лангустинам и морским ежам с Фарерских островов, к мраморной говядине и жирному тунцовому брюшку, к помидорам с Сицилии и моцарелле из‑под Неаполя, к пармезану, к байонской ветчине и трюфелю из Перигора, к боровикам, к белым груздям со сметаной, к белужьей икре и боттарге, к утиным яйцам и гусиной печенке, к сыру из козьего молока, к только что испеченному хлебу и деревенскому сливочному маслу, к горькому шоколаду, к созревшей гуаве и чуть недозревшему инжиру, сорванному с ветки, к кинзе, корню сельдерея, кальмару с гриля, испеченному на костре барашку, к супу том–ям, к кулебяке с вязигой, к квашеной капусте и малосольным огурцам, к односолодовому виски и к арбузу, к картошке в любом виде и к чечевичной похлебке, к замерзшему салу, к репе, редьке и редису, к огромной бело­й фасоли, к родниковой воде и к вам – дорогие­ братья и сестры во гурманстве.